среда, 20 февраля 2008 г.

Гаррель. Интервью Cahiers du cinema после выхода фильма Les Baisers de secours

Удовольствие глазеть на витрины

«Кайе»: Фильм Спасательные поцелуи похож на фильм о кино, но, в конечном счете, таковым не являются…

Филипп Гаррель: это фильм о жизни режиссера, о тех моментах, когда камера не снимает. Когда возвращаешься домой после съемок или монтажа.

Что значит сцена, когда ваш герой, Матье, говорит, что снимает кино, чтоб заработать? Не парадоксально ли это?

Я не знаю так ли это, но, как правило, такое говорят женщинам. Это предлог для того, чтобы заставить смириться с работой, выходящей за пределы повседневности. В любом случае это иронический момент. Нет ничего правдивого или ложного. Нет ничего определенного. Я хотел что-то мимоходом ухватить что-то верное. Кино – такая же профессия, как все остальные, и в то же время ею занимаются совсем иначе. В фильме Министерство искусств я спрашиваю у Бенуа Жако, которого знаю с 14 лет, осуществилась ли наша мечта юности – заниматься режиссурой. Он отвечает «да». Но я думаю, что нет, потому что мечта всегда недостижима. Когда мы были моложе, наше представление о режиссуре был совершенно фантастичным. Но фильм снимают не в воображаемом, и не в фантазии. Теперь, когда мы снимаем фильмы, у меня возникает впечатление, что это куда-то ушло. Это как разглядывать какую-то вещь в витрине. Ты ее желаешь, покупаешь, но именно в этот момент ты меньше всего ею владеешь. Она теряет всю свою священную ценность. То же самое и с режиссурой.

Ваш фильм выстроен очень свободно, как будто вы смонтировали фрагменты дневника. Фильм как будто проникся свободным блужданием. Как вы представляете себе сочленение такого способа рассказывания и истории, которую вам все-таки важно рассказать?

Это сам рассказ, который свободно дрейфует, а не история, образующая притчу. История растворяется в обычной жизни. Мне кажется, что в реальности проблемы между людьми не закольцовываются. В Спасательных поцелуях я на самом деле специально не закольцовывал историю. Но когда на съемках или во время монтажа я видел, что это происходит само собой, то не вмешивался. Первоначальный вопрос о кино совершенно улетучивается по ходу фильма. Даже смерть одних и любовь других – это ускользающие чувства. Чем дольше живешь, тем меньше нуждаешься в режиссуре, и в то же время чем больше растворяешься, тем больше приближаешься к своей изначальной идее режиссуры. Может быть, для этого и нужна профессия.


Предать свою юность

Со времен Внутреннего шрама вы проделали значительную эволюцию. У вас был человек, пишущий диалоги, вы вернулись к сценарию. Что вы думаете об этих изменениях?

Как и все, я предал свою юность. В зрелом возрасте всегда делают то, что изобличали в юности. Меня это не смущает. Лучше так, чем умереть, как Жан Эсташ. Тут или идти до конца с риском погибнуть, или взрослеть. Но есть еще и другие стадии, такие как старость, например. Я сейчас очень хорошо отдаю себе в этом отчет, когда смотрю сегодняшние фильмы режиссеров Новой волны или последние фильмы Бунюэля. Это другой взгляд. Анти-эстетический способ выражать мир. Эстетическое может сильно тормозить, сдерживать то, что действительно истинно, сильно, трогательно. Для меня важна режиссура как проект всей жизни.

Близость с матерью или с отцом в Спасательных поцелуях происходит от чувства сиротства, испытанного в определенный момент вашей кинематографической жизни?

Родители моего героя, Матье, развелись. И он понимает, должен проделать обратный путь: завоевывать жену заново, чтобы жить со своим сыном. Нужно идти иным путем. Когда ты молод, говоришь себе, что никогда не будешь иметь детей. Это ни хорошо и не плохо. Это философия юности. В один прекрасный день у тебя рождается ребенок. Ты предаешь свою юность, но это не качественное понятие. Просто ты сделал наоборот. Поскольку я был сыном интеллектуала, я, конечно же, был анти-интеллектуалом. А потом, в конце концов, узнав мир, становишься похожим на своего отца. Это хорошо видно, когда появляется ребенок. Мысль не снисходит на тебя сверху. Это отец и мать дают мысль. Мало-помалу ребенок делает ее моралью своей жизни, со всеми вытекающими отсюда недоразумениями. Но в любом случае опыт передается.

Физическая измена

В Спасательных поцелуях есть сознательный отказ от семейных сцен, от истерики, в эпизодах с Анемон и Брижитт Си, также как в сценах, которые противопоставлены этой паре.

Меня не интересуют семейные сцены. Фильм, который можно свести только к семейным сценам, смотреть невыносимо. Нужно было найти способ сыграть эти чувства неагрессивно. Марк Хлоденко, автор диалогов, полагал, что отношения между персонажами могли бы быть более агрессивными. Но нужно учитывать, как фильм выглядит на экране. Кино – это как музыка. Нельзя слишком сильно колотить в барабан, иначе это вскоре покажется невыносимо. Нужно, чтобы фильм был гармоничным, когда его смотришь.

Сцена, в которой Матье застает свою жену с другим мужчиной, совершенно лишена драматизма…

Да. Это как в Супружеской любви Моравиа, в романе, который лежит на постели в сцене с ребенком в гостинице. Это история женатого писателя. Однажды он приходит домой и застает свою жену в постели с парикмахером. Он очень болезненно это переживает. Потом размышляет и приходит в выводу, что без этой женщины он превратится в ничто. И решает остаться с нею. Это философия самоотречения. Мне кажется, что я такого больше нигде не видел. Эта травма и нежелание драматизировать - обычно это то, что рассказывают своему психоаналитику. Но когда об этом говорится с экрана, зритель может воспользоваться этим в своей собственной жизни. Все друг другу изменяют, поскольку не существует физической верности. Я как раз хотел показать, как некоторые люди могут обойти все эти истории физической измены. Мне это показалось тоньше, нежели обратный сюжет - ликование в измене. Меня больше интересует стыд. Это обязательная фигура любовной жизни, по поводу которой я считал себя обязанным высказаться с точки зрения этики. Но из-за некоторой робости, не удалось выразить все до конца. Чтобы снять фильм, нужно восемь лет, как для психоанализа. Но ведь фильм снимается за двадцать дней…

Вы хотите, чтобы зритель вашего фильма, выйдя из зала, изменил свою жизнь?

Да, конечно. Фильмы Новой волны в жизненном плане оказались для меня гораздо полезнее, чем в плане кино. Если я и в 60 лет смог бы снимать фильмы, полезные в жизненном плане, я был бы счастлив. Это цель режиссуры. В этом смысле психоанализ полезнее лекций по монтажу.

Могли бы вы отдать роль Матье кому-нибудь другому, а не играть сами?

Да, несомненно. Это как у Дуайона в Пятнадцатилетней девочке. У него та же проблема, что и у меня. Невозможно разобрать половину того, что он говорит (смеется). Получаются совсем другие фильмы. Но в производстве это тяжело. Это лишает профессиональной уверенности, свойственной режиссеру. Несомненно, потому оно и хорошо. Все делается с той же неуверенностью, как в первых фильмах. Но в Пятнадцатилетней девочке это очень хорошо сработало.

Музыка

Как вы работали над музыкой? Такое чувство, что саксофон Барни Уайлина – один из героев фильма…

Это были импровизации при просмотре изображения. Мне впервые удалось записать музыку перед экраном. Раньше я не мог себе этого позволить из-за нехватки средств. Но метод меняет результат. Барни Уайлен – великий джазовый музыкант. Это его работа на экране.

Музыка привносит многое. Она придает фильму связность.

Да, она заставляет думать, что это искусство. Музыка вписывает чувства в необработанную материю образом, но это непростые чувства. Она окрашивает моменты. Прочитав сценарий, Барни написал три-четыре темы. Я наложил их на те сцены, где мне хотелось бы иметь музыку. Я транслировал эту запись ему в наушники, проецируя фильм. И он сыграл те темы заново. Затем я убрал «черновик» и оставил только импровизацию. Он знал, где именно он должен вступать, но благодаря этому приему мог играть в соответствии с изображением. В некоторые моменты Барни уходил слишком далеко. Он расширял палитру фильма. Он очень легко выскальзывал из строгого стиля фильма, чтобы устремиться в другую атмосферу.

Как в сцене с перевязкой ноги Брижитт Си в поезде, когда поезд отходит на фри-джазовом соло…

Мне это очень нравится. Отношения музыки и изображения более фрагментированы. Происходит их столкновение. Нет иллюстративности. Береги правую показывает, что не надо бояться музыки в кино. Это не просто принцип гармонии. Это больше чем внушение, подсказка. В годаровском звукомонтаже есть что-то грубое, резкое, что прекрасно работает. Между Ритой Митцуко и Галабрю, читающей Суицид, способ применения – огромный разрыв. Никогда еще не было такого разрыва между музыкой и персонажем. Это начало гораздо более современного подхода к использованию музыки в кино. Музыка перестает играть второстепенную роль, музыка и изображение сталкиваются.

Что вам дала возможность снимать фильм с большим бюджетом?

Я мог б использовать широкий формат и цвет. Я бы купил себе оборудование для тревеллинга. Кран на каждый день. Теперь, когда я немного научился управляться с техникой, мне это все очень нравится. Это необязательно делает фильм лучше, но это забавно. Каракс недавно снимал, и у него были замечательные осветительные дуги. Я ими не пользовался с 1969 года. Дуги дают совершенно особенное качество освещения. Что для меня по-настоящему важно, так это работа с актерами. Но эффект техники зачастую позитивен. С тяжелой артиллерией создается отдельный мир. Люди не решаются просто так пересечь съемочную площадку. Ты защищен киноаппаратурой.


Диалоги

Какое у вас отношение к диалогам в фильме? Есть ли расхождение между изображением и текстом?

Я очень люблю книги Марка Хлоденко. Когда я сочинял сюжет фильма, я все время читал Хлоденко и Соллерса, из современной литературы во всяком случае. Мне захотелось попросить Хлоденко написать диалоги. Он видел мои фильмы. Таким образом, он очень быстро все написал. Я бы многие вещи не смог сделать один. Писатель – это отдельная профессия. Я не могу сделать так, например, чтобы внутри персонажей что-то повернулось в ходе диалога. Я обычно пускал диалоги на самотек, поскольку не силен в них. Чем дальше, тем больше я способен заниматься только постановкой и ничем больше. Работа с актерами, камера. Я даже в записи на магнитофон не силен.

Вы продолжите работать с диалогистом?

Я думаю, да. Потому что это ближе к тому представлению о кинематографе, которое было у меня в двенадцать лет, т.е. режиссер – это тот, кто руководит актерами, который может заставить актеров правильно сыграть цену.

Когда в фильме вы говорите: «Фильм – это не помойка, куда выбрасывают то, от чего хотят избавиться», что вы хотите выразить?

Говоря с Хлоденко, я все время повторял, что у меня не получалось сделать так, чтобы сцена была как будто отбросами жизни, отчасти, как Годар говорил в Уикенде: «Фильм, найденный на помойке». В лучших фильмах есть ощущение, что это все обрезки пленки. Фильмы, сделанные из того, чего стыдятся, лучше фильмов, сделанных из того, что является предметом гордости. Это почти также как с актерами. Когда актер бахвалится, это неинтересно. То же самое и с режиссерами. Если режиссер открывает свои недостатки, слабости, если показывает, что у него земля уходит из-под ног, это гораздо продуктивнее. Если Дуайон хорошо смотрится в своих фильмах, то именно потому, что он не бахвалится, он просто присутствует в них. Академический кинематограф – это всего лишь виртуозность, но меня в кино больше всего привлекает искренность. Хорошие фильмы в большей степени делаются из отходов собственной жизни, а не из ее гармоничных моментов.

Откуда взято название Спасательные поцелуи?

Это сточка из Андре Бретона, отрывок Подсолнух, это близко к автоматическому письму. Бенуа Жако привил мне вкус к Бретону, когда я был моложе. Сейчас мне сразу вспомнилась эта строчка.

Французский кинематограф

Как вы отреагировали на Пятнадцатилетнюю девочку?

Вся вторая часть – это фантастика. Первая часть - ее мог бы так же снять любой крепкий режиссер. Но во второй части все резко меняется. С того момента, как отец переспал с подружкой сына, сосуществование трех героев становится реальной проблемой. Во второй части Дуайон говорит исключительно о признании, стыде, смущении. Он говорит не только об экзальтации, но и о том, что смущает, возвращает к себе. Он выводит этот тройственный союз не для того, чтобы был сюжет, не для возбуждения умов, а потому что он хочет говорить о том моменте, когда «нормальные люди» вдруг освещаются светом инцеста. В какой-то момент, и я это почувствовал в зале, отдаешь себе отчет в том, что каждый из нас это пережил. То есть это вполне мотивированно. Первая часть – просто мариводаж, но вторая – настоящий психоанализ. Именно с этого момента фильм меня захватил.

Как вы оцениваете французский кинематограф? Например, Слишком красивую для тебя Блие?

Я не видел этот фильм. Но я все равно хотел бы в пику ему защитить фильм Риветта. Я хочу сказать, что история кино проходит через Банду четырех . По моему мнению, в Каннах должен был быть представлен фильм Риветта.

Молодые французские режиссеры

Что вы думаете о новом поколении французских режиссеров?

Меня очень интересует Каракс. У него совсем другие реакции. Мне кажется, я понимаю, почему, получив миллиарды, он снял фильм о безработных и бомжах. Я считаю. Это очень хорошо, но мне бы такая идея в голову не пришла. Он сильнее меня в математике. Возможно, он понял, что эти миллиарды – всего лишь капля в море по сравнению со всей пищей земной. Эта идея, присущая их поколению. В Спасательных поцелуях отстаивает свое право на фильм, таким образом, я не собираюсь снимать фильм со звездой. Существует прямое соответствие мысли и практики. У таких режиссеров как Каракс это соотношение складывается иначе. Он считает, что не важно, сколько денег потратится на то, чтобы показать, что люди нуждаются…

Вам не кажется, что сегодня легче, чем раньше, работать в кино?

Если говорить абстрактно, то все одинаково. С практической точки зрения, фильмы всегда трудно снимать. И потом, возможно, потому что мне 41 год, мне это кажется более легким. Но если не слишком беспокоиться о деньгах, в скромности есть свой интерес.

Современность все еще на повестке дня?

Да, но сейчас есть только один современный режиссер, это Годар. Риветт, например, - классик. Банда четырех – не абстрактное полотно, тогда как Береги правую, Страсть, Спасайся кто может – это чистая абстракция.

Возможно, существуют разные способы быть современными?

Другой способ быть современным, это, возможно, Дурная кровь Каракса. Там все просто кричит. Там масса сцен, которые не имеют никакого отношения к неореализму и уходят в полный отрыв. Но это трудно. В живописи пока непонятно, как после Пикассо может возникнуть кто-нибудь еще. Не нужно забывать, что мы произошли от обезьяны, даже если у этой обезьяны была камера в руках. Каждый раз нужны столетия, чтобы что-то проявилось.

Комментариев нет: